Кьяра Пьеро - Соблазны Джулии

---

Только к полудню комиссар Коррадо Сканкалепре появился в своем кабинете.
Он уже побывал во Дворце правосудия, где в качестве свидетеля выступал на
судебном процессе по делу о краже, которым завершалось длительное и
кропотливое расследование, занявшее у него весь предыдущий год.
Наделенный особым чутьем, то есть тем отличительным складом ума, который
позволяет лучшим полицейским безошибочно распознавать преступника, комиссар
Сканкалепре успешно провел множество уголовных дел, и теперь его ждало
заслуженное повышение по службе. И все-таки ему не хотелось бы покидать
небольшой городок М.., в Верхней Ломбардии, где в течение десяти лет он служил
комиссаром полиции и где родились двое его детей. Здесь, в провинции, он в
совершенстве овладел местным диалектом и был окружен почтительной боязнью,
лежавшей в основе его успехов. Особенно почитаем комиссар Сканкалепре был
преступниками, которые считали за честь быть им арестованными. Он был рожден
для борьбы с уголовщиной, словно охотник для дичи. Кроме этого, комиссар
широко развернул деятельность настолько же полезную, как и малозаметную
внешне: ему нередко удавалось помирить мужей с женами, а сыновей наставить на
путь истинный. Он представлял, как говорят, благотворительное учреждение. Не
бывало такого семейного торжества или собрания местной знати, куда бы он не
был приглашен со своей супругой, полной и добродушной уроженкой Болоньи.
Этим утром во Дворце правосудия небольшую группу воров защищал адвокат
Эзенгрини, наиболее компетентный и авторитетный криминалист района, известный
во всей провинции и даже за ее пределами. Адвокат Эзенгрини очень мало говорил
во время слушаний. Он предпочитал, чтобы изложение по существу дела и вопросы
по нему следовали по порядку, сам при этом не вмешивался в ход
разбирательства, не допрашивал свидетелей, не схватывался в споре с
общественным обвинителем или с присяжными. Ему хватало пары необходимых
уточнений у пострадавших, чтобы, пользуясь снисходительностью закона, добиться
смехотворного приговора.
Эзенгрини был превосходным адвокатом, заслуживающим практики в суде
присяжных, где он много раз фигурировал на процессах большой важности. В
провинции он оставался из любви к спокойной жизни и из аристократической лени,
которая была одной из самых выдающихся черт его характера. Сканкалепре
испытывал перед ним настоящее благоговение. Если какой-либо его протокол
обсуждался и пропускался сквозь решето критики адвоката Эзенгрини, он знал,
что ни одна из его хитростей не останется незамеченной.
Личное влияние адвоката распространялось на полицию, на городские власти,
на его коллег и на более скромную публику. Его фигура, высокая и крепкая,
способствовала этому влиянию, как и лицо, бледное и строгое, с немного
старомодными усами и глубоко посаженными глазами; а главное - его уверенность
в собственной правоте применительно к каждому правонарушению, причем с
максимально точной и неоспоримой юридической строгостью, снискавшая ему
всеобщее уважение. Только у своей жены, которая была на двадцать лет моложе
его и относилась к нему как к престарелому дядюшке, адвокат не пользовался
авторитетом. Его дочь едва достигла пятнадцатилетнего возраста и считала его
больше дедушкой, чем отцом.
. Едва войдя в свой кабинет по возвращении из суда, комиссар Сканкалепре
обнаружил послание, в котором содержался вызов в окружной центр провинции для
беседы с дивизионным комиссаром. Он позвонил жене

Кюхельбекер Вильгельм - Адо

---

Воскресните в моей памяти, леса дикие, угрюмые! Вы, ели, до небес
восходящие, сосны темно-зеленые, вековые дщери Эстонии, тундры, блата
непроходимые, - ныне вспоминаю вас! Тебя, мрачное Ульви, тебя, холм
Авинормский, препоясанный извилистым ручьем, тебя, песчаный Неналь, тебя,
Чудское бурное озеро! С брегов Невы, из пышных стен Петрополя, пренесенный
младенцем на брега Пейпуса, вовеки не забуду градищ твоих, земля моих
предков, твоего превобытного племени, обычаев, нравов, преданий твоих! Ни
Рейн и скаты его, покрытые развалинами замков рыцарских, виноградниками,
многолюдными градами и селениями, ни Кавказ, превосходящий Альпы высотою,
убеленные вечными снегами, простирающий на юг Арагвский водопад и на север
- водопад Терекский, ни сладостный Гурджистан [Грузия. - Здесь и далее все
подстрочные примечания принадлежат автору.], ни Прованс, столь же
сладостный, - не могли изгладить из моего воображения картин, поразивших
меня в те лета, когда начинаешь чувствовать, но еще не понимаешь ни себя,
ни мира, тебя окружающего.
Было время, когда сии пустынные места были еще пустыннее, когда
пасмурная природа Эстонии являлась еще пасмурнее, когда ее мощные
обитатели не знали ни саксонского ига, ни кроткого учения Христова.
Сохранились по сю пору сказания о сих веках независимости и силы. Тогда
два кудесника, жрецы Юмалы [Юмала - Зевс чудских племен], жили здесь -
один на холме Авинормском, другой в долине Майцма, у подножия оного.
Соседи благоговели пред ними и страшились их; но их имена поглотило
забвение. При захождении солнца, - говорит предание, - вставал кудесник
авинормский, да затворит железные врата своего тына дубового, и скрып их
слышался в долине; тогда майцмасский клеврет его вскакивал с ложа и спешил
к своим вратам железным же.
Сих исполинов-волшебников давно уже не было. При исходе Тормских лесов
в последний раз Адо и Сур, потомки их, еманды [Старшины] племен
пейпусских, сражались с меченосцами и с латышами, их подручниками.
Убальд-Логуз, ненавистный пришлец, и с ним Икскул, крещеный вождь леттов,
жителей двинских, победили их.
Сур был стоптан конем Убальда; плененный, он отрекся от богов своего
отечества. Сур стал называться Индриком. Убальд послал его в Ульви своим
старостою (кубьясом); маймесы прозвали его Ульви-Графом, и самые саксы,
издеваясь, нередко честили его тем же именем. Между тем рыцарь Логуз,
наложив дань на племена пейпусские, оставив монаха в Торме и стражей
латышских в окрестных селеньях, удалился в Ригу к епископу Альберту. Еманд
Адо сражался с отчаянием раненого медведя в бою Тормском, сорвал трех
меченосцев с коней их, вместе с частью черепа срубил шишак Мадиса,
Икскулова брата, прорвался чрез густую толпу латышей, трепетавших его
голосу, и, бродив три дня в дебрях и болотах, возвратился наконец в
полночь в Майцму, в жилище свое.
Теперь он стоял среди мрака пред своим домом. Окликались караулы: то
были летты, рабы саксонские. Луна прорвалася сквозь осенние тучи и
осветила обиталища. Нож сверкал в руке еманда; он вслушался в безмолвие,
устремил бдительный взор вдоль ручья; казалось, ожидал встречи, но не
страшился ее. Вдруг позади, по хрупким листьям развенчанного бора,
раздался шелест шагов, - он оглянулся и видит: сребреный шитец
[По-эстонски: броц] блестит на груди девицы, бусы покрывают шею, черные
волоса и ленты разноцветные развеваются по плечам ее. Он всматривается:
так это Мая, это дочь его!